На перекрестке мира

– Действительно, получа­ется так, что, раскапывая ар­хеологические памятники, мы в то же время разрушаем их. Сегодня в мире просматрива­ется тенденция к тому, чтобы археология носила щадящий характер исследований. К примеру, когда производятся раскопки в Риме, Константи­нополе, специалисты достают лишь малую часть памятника. Остальное оставляют буду­щим поколениям исследова­телей. Все раскапывать нет смысла. Мы живем в эпоху, когда цифровые технологии проникают во многие сферы жизни, в том числе и в архео­логию. Все большее распро­странение получает практика цифрового сканирования и моделирования памятников и отдельных находок. Да, се­годня на Сахалине при изуче­нии археологического памят­ника еще ведутся раскопки, составляются чертежи, а ход работ и материал тщательно фиксируются фотографиями. Но уже сейчас сахалинские археологи применяют 3D-тех­нологии в своей повседневной работе. Создаются цифровые модели, отражающие осо­бенности рельефа в районе памятника, его структуру и наполнение. Настоящая ре­волюция, которую произвели 3D-технологии, заключается в том, что объект исследова­ния, тот же археологический раскоп, в первоначальном виде могут рассмотреть не 10 специалистов, а кто угодно. Архив с информацией просто можно будет выложить в сеть. Это важно, поскольку человек не может передать увиденное объективно. Благодаря трех­мерным моделям археологи смогут получить полную ин­формацию, даже дистанци­онно.

– В большей степени люди ищут в земле различные ар­тефакты, чтобы в дальнейшем их выгодно продать. Подобное явление особенно развито в центральной части России. На Сахалине – в меньшей степени. Коллекционеры-любители обычно ведут поиски различ­ных артефактов, относящихся к периоду Карафуто. Надо по­нимать, что к области архео­логии относятся те артефакты, которые пролежали в толще земли не менее века. Если же учесть, что сто лет назад, в 1921 году, на юге Сахалина существовало губернаторство Карафуто, то все предметы того времени уже можно счи­тать археологией, поскольку сформировался самостоя­тельный историко-культурный слой. Типичные предметы пе­риода Карафуто – гребни, ке­рамика, блюдца, пепельницы, статуэтки, картины и многое другое, что будет найдено, – относится к культурному наследию России. Поэтому к случаям «грабительских» или «варварских» вмешательств в сформировавшийся куль­турный слой сообщество ар­хеологов относится крайне негативно. С другой стороны, бывают ситуации, когда люди звонят к нам в отдел и сооб­щают о какой-либо находке. К примеру, случайно метал­лоискателем нашли бронзо­вую подвеску. Начинают такие коллекционеры копать, а там находится захоронение, допу­стим айнское. В нашей прак­тике встречались такие случаи. Как правило, ценные вещи и предметы исчезали, а это уже уголовная статья. Проблема состоит в том, что уследить за подобными случаями весьма непросто, в связи с отсут­ствием необходимого надзора и должного, культурно-па­триотического воспитания у «черных копателей». Даже если они сообщат, что нашли какие-либо предметы, пред­ставляющие археологическую ценность, мы не сможем их принять, так как отсутствует привязка к конкретному куль­турному слою, нет контекста.

– Я не являюсь специалистом в области японской обуви, но у меня возникают вопросы, вызывающие смущение. Кон­статировать тот факт, что она женская, нельзя, такие же де­ревянные сандалии носили и дети, и взрослые мужчины. Есть определенные сомнения и по поводу того, что именно эту пару обуви носили японцы. В период Карафуто на Южном Сахалине проживали также айны и корейцы. Любой чело­век из представителей этих на­циональностей мог носить по­добные туфли. Находка сама по себе не является особо уникальной. Обувь и обувь – своего рода след в истории. Что касается хорошей сохран­ности сандалии, то, очевидно, поверхность дерева, из кото­рого она сделана, обрабо­тана специальным образом или определенным составом.

– То, что имеет ценность для одного, когда-то может стать ценностью для всех. Учрежде­ние, в котором мы работаем – музей, – существует во многом благодаря этому принципу. Предметы в экспозициях ког­да-то были обычной бытовой утварью, некоторые роскошью или даже драгоценностью, но за каждым из них стоит обыч­ный человек, который сберег их для нас с вами. Возможно, эту японскую печку и баночку кто-нибудь и подберет, а дальше уже история.

– Музей — это универсаль­ный механизм. Работы здесь хватает всегда, независимо от времени года. Надо составлять отчеты, описывать археоло­гические коллекции, готовить научные публикации. Также надо вести просветительную деятельность: читаем лекции, проводим творческие заня­тия, записываем тематические видеоролики. И в то же время начинаем готовиться к новому полевому сезону.

– Конечно, можно. В профес­сию, как правило, идут энтузи­асты своего дела, альтруисты, влюбленные в археологию. Они, невзирая ни на что, ни­когда не изменят профессии. У некоторых людей по добрым советским фильмам сложи­лось ложное представление, что у археологов работа, не требующая напряжения сил: вечерние посиделки у костра, дымящийся дымок от каши. Обязательный атрибут – ги­тара, бесхитростные песни, западающие в душу, романти­ческие встречи и знакомства. За кадром остаются трудные будни. Большую часть времени археологи проводят в полевом лагере, где и быт обустроен по-походному. Обычная, не­прихотливая пища, спишь, где придется, ни ванны, ни горя­чего душа нет. Просыпаешься утром, погода-непогода, грязь, холод – встаешь и идешь на раскопки. Естественно, не всем подходят такие условия. Не каждый выдержит подоб­ный ритм жизни.

В настоящее время в нашем отделе есть свободная ставка, человека на нее трудно найти. Получается, в профессии остаются только энтузиасты своего дела.