Помни корни свои

СВЕТ МОЙ, ЗЕРКАЛЬЦЕ, СКАЖИ…

Великая Отечественная война дли­лась 1418 дней и ночей. Почти все это время, тяжкие 4 года, Анна Андреевна вместе с детьми провела в Закавказье, в армянском городе Октемберян (сей­час – Армавир).

Жила так же, как миллионы других эвакуированных по всей стране – от гор Кавказа до Сибири. Вся ответствен­ность за семью легла теперь на ее плечи. Трудно было найти жилье, особенно с четырьмя детьми, и прокормить такую ораву. Но сильнее всех бытовых неу­добств мучила ее тревога за мужа.

В те годы весь мир раскололся надвое: на тех, кого ждали, и тех, кто ждал. Вот и Анна Андреевна караулила почтальона в надежде получить весточку с фронта. Каждое письмо от мужа становилось для нее праздником. Она без конца читала и перечитывал строчки, написанные род­ным почерком, пока не заучивала их наи­зусть. А потом снова не находила себе места от неизвестности: где сейчас наш фронтовик? Здоров? Не ранен? Или…

Неудивительно, что в военные годы одним из самых популярных занятий у женщин стало гадание. Кто-то научил Анну Андреевну ворожбе: надо было поставить по разным сторонам комнаты два зеркала, а самой сесть между ними и ждать, что или кто привидится. И уви­дела. Форменную морскую фуражку с козырьком – «мичманку».

«К чему бы это?», – терялись в догад­ках и сама Анна Андреевна, и женщины, к которым она обращалась за советом.

Все разъяснил 13-летний Михаил:

— Я же моряком хочу стать. Вот ты и увидела «мичманку»!

Но мать только отмахнулась от его разъяснений. Да и откуда такие планы у парня, ведь он никогда моря не видел. Не до детских фантазий ей в то время было. Главным тогда для всей семьи было дождаться с войны Иннокентия Влади­мировича.

ЛУЧШИЙ ДЕНЬ В ЖИЗНИ

И они дождались! Капитан Тараскин дошел до Праги. Был ранен. За хра­брость награжден орденами и меда­лями, в том числе и орденами Красной Звезды и Отечественной войны. В 1945 году его часть перевели в Иркутскую область, где был сформирован лагерь японских военнопленных. Анна Андре­евна вместе с детьми села на поезд и от­правилась к новому месту службы мужа.

Ехали долго, в переполненных вагонах. Не было и намека на какие-либо удобства. Если на станции удавалось наполнить кипятком чайник, – это считалось большой удачей. За время пути все так обросли грязью, что когда Самарины, наконец, высадились в Улан-Удэ, Анна Андреевна, привыкшая во всем соблюдать идеаль­ную чистоту, сразу же раздобыла воды и прямо на вокзальном перроне начала мыть детей. За этим занятием и застал их Иннокентий Владимирович. Тут же, по мед­вежьи, «сгреб в охапку» жену и мокрых, недомытых, но таких дорогих сердцу сы­новей и дочек, и повез всех в часть.

Это был до краев переполненный счастьем, самый лучший в их жизни день! Наша страна одержала победу. Значит, любимому мужу и отцу ничего больше не угрожало. Он был с ними, а они с ним! Казалось, что теперь никакая сила не сможет их разлучить.

И если бы кто-то попробовал сказать Анне Андреевне, что очень скоро ее семье снова придется пройти испыта­ние на прочность, да такое, которое не выдерживают большинство женщин, она бы ни за что не поверила!

ЗМЕИНЫЙ СУПЧИК ДРУЖБЫ

После разгрома Квантунской армии в советский плен попали около 650 ты­сяч японских солдат и офицеров. Из них 550 тысяч были размещены в различных регионах Сибири, Дальнего Востока и других республиках Советского Союза. Остальных, по разным соображени­ям,освободили и отправили в Японию.

В Забайкалье военнопленных рас­пределяли в район по 1000 человек, работавших на лесоразработках и в угольных шахтах, на стройках (инфор­мация находится на интернет-ресурсах в открытом доступе).

Служба, которую нес комендант лагеря Тараскин, была тяжела и по физическим, и по моральным нагрузкам. У победите­лей и побежденных еще не зажили раны, полученные в боях. Болью в сердце отзы­валась память о погибших друзьях. Воен­нопленные тосковали о далекой Родине, о своих семьях. Как комендант лагеря, капитан Тараскин должен был установить и неуклонно добиваться строгого соблю­дения правил внутреннего распорядка, чистоты на вверенной ему территории, следить за тем, чтобы пленные выполняли установленные нормы выработки.

В 1946 году в стране, еще не подняв­шейся после военной разрухи, случился большой неурожай. Условия жизни были суровыми для всех – и для японцев, и для советских военнослужащих. И при этом практически все японцы, кому вы­пало побывать в плену на территории Советского Союза, говорят о том, что отношение к ним было корректным. Один из них – Киути Нобуо провел несколько лет в таком лагере на территории одной из бывших советских республик. Он пи­сал, что, несмотря на лишения и тяжелый труд, годы в плену не вызывают у него озлобленности, а какие-то моменты вспоминает даже с теплотой! Многие из его товарищей потом приезжали в нашу страну, чтобы встретиться с сотрудниками лагерей, медперсоналом, строителями и другими советскими людьми, ставшими им близкими!

«В этой многонациональной стране нет никакого пренебрежения к другим наци­ональностям, — писал в своих воспоми­наниях Киути Нобуо. — Военнопленных японцев тоже осматривали врачи, каж­дого в отдельности, как и любого другого человека.».

Да! Это очень удивляет иностранцев в русских людях. Мы быстро забываем вражду и добреем по отношению к повер­женному противнику. Многие из тех, кто охранял лагерь или работал рядом с во­еннопленными, подкармливал их, помо­гал вещами. И японцы со своей стороны старались лучше понять тех, в кого еще совсем недавно обязаны были стрелять.

С большим интересом общались с плен­ными дети. Они готовы были учить японцев русским словам и сами с охотой учились у них. Однажды Михаила и его товарищей пригласили в лагерь на совместный обед, для которого японские повара как-то ис­хитрились приготовить несколько наци­ональных блюд. В том числе и из …змеи.

— Очень вкусное мясо, – вспоминал потом Михаил. — Мы все с аппетитом его поели.

Замечено, что после кровопролитных войн люди особенно начинают ценить мир, уважение и взаимопонимание. Жаль, что с годами эти прекрасные чув­ства притупляются.

ЕСЛИ СМОЖЕШЬ, ПРОСТИ

Прошло два года. Лагерь, которым ру­ководил капитан Тараскин, закрывали. Иннокентий Владимирович и Анна Ан­дреевна все чаще начали говорить о том, чтобы перебираться в какое-то хорошее место, где можно будет осесть навсегда, обзавестись постоянным домом и дать возможность детям спокойно расти и учиться. Вот только надо выбрать такой район, где бы и климат был хорошим, и условия жизни комфортными.

Но перед самым расформированием лагеря глава семейства принес с работы что-то вроде кулька из свернутого оде­яльца, из которого доносился слабый младенческий плач. На вопрос жены: «Чей?», ответил: «Мой».

О чем в тот день они говорили? Как уда­лось пережить Анне Андреевне открытие, что муж, в верность и любовь которого она так безоглядно верила, жил двойной жизнью? Какие слова нашел Иннокентий Владимирович, чтобы оправдать себя и сказать: «Если можешь, прости!».

Конечно же, это был очень длинный и непростой разговор.

Но, значит, он нашел нужные слова. А она простила. И в конце этого мучи­тельного диалога они приняли сразу три решения, определивших всю их дальней­шую жизнь. Сохранить семью. Усыновить малыша. И уехать как можно дальше от этих мест. На Сахалин.

Так у Михаила, Олега, Веры и Галочки появился братик Станислав, которого Анна Андреевна любила также сильно, как своих детей. Очень скоро, после того как его усыновили, мальчик тяжело забо­лел. И только благодаря бесконечному терпению и самоотверженности прием­ной мамы, его удалось спасти.

На вопрос: «Как отнеслись к появле­нию нового брата дети Тараскиных? Или тайну его рождения от них как-то скрыли?», Татьяна Михайловна искренне отвечает: «Конечно, нет! И когда Сла­вик подрос, дедушка рассказал ему всю правду. После чего он только еще сильнее полюбил свою маму. Все дети, а потом и мы, внуки, гордились ее по­ступком и безмерно ее за это уважали!».

Ольга ЕЖЕНКИНА